№ 002: Сергей Адамский

* * *

…неочевидный и растерянный
изношенный и полинявший
иду
поскольку я не дерево
иду
и не играю в ящик
по льду
вдоль кромки
осторожненько
иду
по кругу неприметному
поэт похожий на художника
неразговорчивый поэтому
недолгосрочный неприкаянный
иду
боясь вконец отчаяться
и город мой
хотя и каменный
теплеет чуть
и чуть
смягчается…

№ 012: Борис Гринберг

* * *

На склоне лет стоит скелет
Укутанный во плоть.
В одной руке его стилет,
В другой – стило. Напротив,

Внизу и сверху бездны бездн,
Одна другой мрачней,
Темнейший холод в плоть пролез,
И кости коченеют.

А позади него - года,
А позади – пути,
Взывавшие «- Иди!» Куда?
Все неисповедимы.

Он шёл, метался, выбирал,
Меняя путь на путь.
Он свой исконный путь искал,
Что раздерёт все путы,

И шоры на куски порвёт,
Сотрёт вериги в пыль…
Короче, шёл герой вперёд,
Чтоб сказку сделать былью.

Его пытались тормозить,
Он шёл наперекор,
Его старались соблазнить –
Успешнее – но вскоре,

Он снова шёл. И вот он здесь.
Не Рим - итог дорог.
И холод, что сквозь плоть пролез,
Снедает понемногу…

На склоне лет стоит поэт
Закутанный во мрак…
В одной - стило, в другой – стилет.
И сделать шаг желанья нет,
И силы - на полшага…

№ 057: Екатерина Вольховская

* * *

Люблю тебя, невинный мой хомяк,
За бег и прыг в опилках и колёсах,
За то, что ты, хомяк, такой халёсий,
Пришёл и тяпнул палец просто так.
Мой персик волосатый и смешной,
Ты ел своих детей вчера на ужин,
И гадил так легко и ненатужно
В тарелку с мешаниной овощной.
Ты скоро, как Офелия, умрёшь,
В поилке утонув среди капусты.
Но сын твой уцелевший так похож,
И мне не грустно…

№ 147: Дмитрий Шварцер

* * *

Я брал печаль в ручную кладь,
Пускай со мной парит.
Сказали: «Братец, не серчай
Печаль – негабарит.

Разгон мы рассчитали, взлет,
Крен, рысканье, тангаж.
Печаль в салоне – не пойдет.
Сдавай её в багаж»

Турбины рвали кислород,
Взрезая гладь небес.
Я ж тихим был наоборот,
Мне снова – «Перевес»

Я встал и вышел из себя:
«Простите, что за вздор!
Уж лучше б дали, не грубя,
Зеленый коридор».

Вмешался вежливый стюард,
Что слыл воздушным асом:
«Бросай печаль, всходи на трап,
Лети хоть бизнес-классом».

До гейтов не дошло иных,
Но слышал аэровокзал,
Как я в словах вполне земных
Стюарду отказал.

Без паспорта остался штамп.
В толпе спешащих тел
Я мог печаль оставить там –
Но я не полетел.

№ 169: Евгений Дьяконов

* * *

я знал, что свет исходит из
источников, представьте, света,
луна спустилась на карниз,
ведь надо спрятаться от ветра,
а я вдруг выглянул в окно –
почуял словно лунный запах,
а там – небесное пятно
сияющее, тихой сапой
по жестяному козырьку
крадётся к форточке закрытой,
подобному зимнему зверьку,
а может быть – душе убитой,
тогда я распахнул окно
и лунный свет потёк в жилище,
как сладко-терпкое вино,
как диетическая пища,
кругла, как будто – алыча
преобразила мир мой пресный
без проводóв, без ильича,
распространяя свет – небесный.

№ 254: Екатерина Спиридонова

НА ОДНУ СЕКУНДУ

в этом году смерть не то чтобы приходила часто
она фактически у нас поселилась
сама наливала себе чай и брала конфеты из вазочки
по-свойски так, не стесняясь

и люди вокруг меня таяли и сгорали –
как свечи в церкви,
топливо в бензобаке,
мебель в пожаре,
а иные
испарялись, иссохнув
Аральским морем,
оставляя после себя огромные солёные глыбы
и много вопросов.

люди вокруг меня уходили
и я стала присматриваться к тем, кто остался
как после чудовищных санкций
присматриваешься
к русскому камамберу,
краснодарскому вину

люди вокруг меня уходили
и мне показалось
что я к этому тоже как-то причастна
потому что таких совпадений не бывает
и я села писать это стихотворение
чтобы остановить смерть
знаю как это глупо
но что я еще могу

я его написала и прислушалась
тишина
никто не поет панихиду
нигде не рычит катафалк
все мои друзья улыбаются
живыми улыбками, не с фотографий
и я подумала вот же оно
остановилось
закончилось

пусть даже на одну
секунду

№ 278: Элина Чернева

АРОМАТЫ РУК

после танцев руки пахнут мужским одеколоном
после гитары – металлом
после работы руки пахнут мелом
после тебя руки ничем не пахнут
и ничем не отмыть
эту пустоту

№ 285: Лена Оливвла

ЕСЛИ ПРЕДСТАВИТЬ

Дабы зло повстречалось со злом…
Евгений Мякишев

Если представить, что зло повстречалось со злом,
Что бы они, интересно, друг другу сказали?
Я фантазирую: столик в кафе привокзальном,
Водку из термоса пьют, а потом понеслось…

Силой померяться надо: кто злее из них?
Что? Не стучать кулаком по столешнице? Бредни!
Дамочка в шляпке залезла под столик соседний.
Зло, что постарше, ей буркнуло: «Ну, извини…»

Младшему – дамочка по фигу, мало ли дур?:
«Нечего шляться по темени, – сплюнуло на пол
И на куски разорвало нарядную шляпу, –
Живо свалила туда, где тебя не найду!»

Старшее зло хохотнуло: «Ты с бабой – герой.
А мужику здоровенному дал бы по шее?»
Зло помоложе с ухмылкой сказало: «Сумею –
Это полегче, чем снова бороться с добром».

Спорили долго, разбили стаканов штук шесть,
Зеркало (вдребезги), нос представителю власти.
Жалкие пьяницы – зло не великое, к счастью…
Кто от вселенского зла подсчитал бы ущерб?

№ 299: Слава Измайлова

90-е

В детстве я пережила насилие,
Все было банально, как у многих в 90-е,
Подошли взрослые парни, спросили:
«Девочка, хочешь с нами?»
Мне стало интересно и немного приятно,
Я тогда очень нуждалась хоть в каком-то внимании.

Возможно, вы помните или просто знаете
мыльную оперу «Санта Барбара»,
Где один из героев, Круз Кастильо, у камина целовался
со своей девушкой Иден,
И я наивно думала, что вот она, любовь – красивая и взаимная.

Один из пацанов сказал:
«Сунь мне руку в карман, чувствуешь?»
Чувства были такие сильные,
Что я блеванула этому уроду на его паленые адидасы,
Он завизжал как обезьяна,
Обозвал пидараской
(я почему-то решила
что это про тех, кто учится в педагогическом),
Потом, догоняя меня, он орал:
«Дура, это был просто Сникерс, кому расскажешь – урою!»

Вечером мама вернулась со стройки,
И я ей с порога:
«Я теперь знаю,
откуда берутся дети –
они покупаются на шоколадки…»
Она сперва рассмеялась,
А потом вдруг заплакала.

Я спросила у мамы недавно: «Когда это было?»
Она ответила: «Зимой, в 91-м»

Это был первый раз,
Когда мой личный пиздец
Наложился на пиздец общественный.

№ 308: Ксения Август

* * *

Когда пройдёт последняя тоска,
я звук найду такой, что мир качнётся,
и вмиг перевернётся, и начнётся
не заново, но с моря и песка.

Я в звук войду не лёгкою стопой,
ни тяжким сердцем, и ни чьей-то тенью,
а тёмной ночью, страшной и метельной,
катящей смерть по гулкой мостовой.

Я звук сожму в ослепшем кулаке,
промерзшем до хрустящего разлома,
на грани бессловесности и слова,
и в ночь уйду, как в море, налегке,

не чувствуя ни тела, ни тепла,
лишь этот звук, трепещущий под нёбом:
горячий, неохватный, неподъёмный,
из битого небесного стекла,

из пустоты, встающей меж людьми,
всеслышащей воды иссиня-чёрной,
лишь этот звук, нежданно приручённый
не мной, но мною ставший в этот миг.

№ 311: Ольга Ворсина

КОТ И МЫШИ

Ну откуда, ну откуда
Прибежали мыши в дом?!
Не нужно нам это чудо,
Жить нам хочется втроём.

Мама очень их боится,
Папе тоже не нужны.
Знать, котом обзаводиться
Из-за мышек мы должны.

Мы кота назвали Прошей.
Был он, видимо, ничей.
Мы решили - он хороший,
Переловит всех мышей.

Накормили, обогрели,
Положили на кровать,
Проша дремлет на постели
И не думает вставать.

Мышка бегает по полу,
Я кричу «Лови скорей!»
Проша, сытый и весёлый,
Начихал на всех мышей.

Маму это огорчает,
«Может, просто не привык?»
Папа Прошу поучает
«Ты ж охотник, ты мужик!»

Только я, конечно, рада,
Надо маме объяснить:
У меня и котик рядом,
И мышата будут жить!

№ 312: Евгений Прудченко

ЭМПИРЕЙСКИЙ ТУМАН

Нашинкованный лед. Венценосная цепь облаков.
Бесконечная горечь утраты чего-то большого.
Фонари оживают к пяти пополудни, таков
их режим созерцания улиц. На полубольного

беспризорного льва, что от каменной стаи отстал,
нападает седой гладиатор в украденной тоге.
Ничего не случится. Пора разводиться мостам,
и реке принимать с заплутавших прохожих налоги.

Как легко растворяется время!.. пространство в воде
восторгается собственным прошлым – болотным ампиром,
вечной битвой титанов, мечтой о свободном труде…
и еще чем-то важным. По конспиративным квартирам

притаились атланты, и некому стало держать
отсыревшее небо на крепких гранитных закорках.
Небеса снизошли – смертным нечего боле желать –
воплощенная блажь. На сиротских державных задворках

эмпирейский озноб. Вертикально-учтивый напор,
шпили, трубы, деревья, столбы... высоты оконечность.
Раболепство и страх о бессмертии ткут разговор.
Фонари обзаводятся желтыми нимбами. В вечность

по усопшей воде отбывают герои эпох,
позабытых боев. Появляются тайные знаки…
Петропавловский шпиль как последний осмысленный вздох,
в тине ватного дна одиноко сопит Исаакий…

безразличные сфинксы, раскосый китайский шпион
завербованный сыском, и глыбы со взглядом бездонным.
Здесь французский покрой да помпезный авзонский фасон,
и колонны... колонны-колонны-колонны.

Все заковано в цепи: короны, хоромы, Кресты.
Жирандоли, каналы. Казармы у Марсова поля.
Все покорно цепям. Якоря, каторжане, мосты.
Эталон единенья. Античная форма контроля

подопечных времен. Утоленная жажда идей
кумачового века. От прошлого спрятаться негде.
Ничего не случится... Фантомная память дождей
облаками на Невском висит. На Заневском проспекте

распрощаются лев с гладиатором, Невка с Невой,
иноземных божков восвояси отпустит охранка.
Как реликтовый сон, перепачкав второй мезозой,
в бриллиантовой мгле исчезает хрустальная арка.

№ 365: Даниил Да

БАЛЛАДА О ПЕРВОЙ АПТЕКЕ

В переходе под Лубянкой ходит парень с обезьянкой, носит на плече.
А кругом шуршат старухи, раздаются оплеухи и темно вообще.

Там в морщинистых десницах возгораются зарницы в чудо-пузырьках.
Называет цену бабка, заворачиваясь в тряпки, словно падишах.

Друг меня привёл весёлый в час уныния тяжёлый в этот лабиринт.
«К той иди», – кивнул куда-то. И шагнул я словно в вату, юный Гиацинт.

Бабки смотрят, не моргая, как их зелья выбирают, будто воробьи.
Два луча из глаз у каждой проверяют силу жажды у тебя в крови.

Красный фосфор нынче дорог, но на ужин будет творог, ситный каравай.
Вот в рукав вцепилась бабка, изо рта пахнуло сладко: – Внучек, выбирай.

Ходят драные десятки из ладошки – за подкладку. Отдохнёшь и ты,
Лишь флакон заветный спрячешь и в метро козлом поскачешь, щупая порты.

– Двухкубовые, ребята! – шепоток летит треклятый. – Верно! Позабыл.
По ступеням, спотыкаясь, вновь к торговкам возвращаюсь в первозданный ил.

Бабка, бабка, я твой внучек, вместо рожи – закорючек малое число.
Ты меня волнуешь, бабка! Вот схвачу тебя в охапку и сдавлю зело!

Хлопнут едкие растворы сквозь раскрывшиеся поры. Закричит толпа.
Воздух вытеснив со свистом, в вечер выпорхнет искристый чья-то голова.

Ты в лучащемся потоке еле-еле сводишь ноги как оживший сыр.
У тебя на шее бабка, у тебя под носом тряпка, где твой Мойдодыр?

Что тебе продала старость? Только смертную усталость, пузырёк соплей.
Золотом горят витрины, мчатся чёрные машины молнии быстрей.

Так промчится юность наша. миг – и ты уже папаша, снова миг – и дед!
Ничему не учит время, превратишься ты со всеми прочими в паштет.

И когда запляшут гномы у подъезда возле дома, снова вспомнишь, ах!
Как сиял багровой сливой маслянистый и слезливый пузырёк в руках.

№ 417: Нина Савушкина

РЕВНОСТЬ

Вновь рассыпался, как папирус, ожидаемый мною сон,
стал чужим стихом, ибо вырос, словно вирус, перенесён
в мозг угрюмого маргинала, утрамбованный в ходе драк,
чьи извилины не сминала мысль – зачем получилось так,

что пока питала сиренью я свой нюх, упражняла слух,
чтоб горячий ком вдохновенья, как варенье, в душе разбух,
и пока в лабиринтах парков я ловила тени аллей,
он, несвежий воздух отхаркав, на минуту сделавшись злей,

пробуждался в своей убогой койке, либо вовсе вовне.
Губы, словно пара хот-догов, пузырились слюной во сне,
начиная текстом давиться… Вдруг над ухом стрельнул мотив,
в стихотворца или в провидца груду плоти переродив.

Он теперь в небеса, как в лифте, на нездешнюю высоту
будет ездить, определив те вспышки света, вернее, ту,
что сверкает, ломая грани всех углов, что он посетил,
что не раз порою в стакане он высматривал сквозь этил

и терял, утыкаясь в доски расходившегося стола,
отрезвляясь запахом плоской жизни, что его создала…
Но однажды среди развалин снов бессмысленных и пустых
в дом чужой забредёт, нахален, и найдёт потаённый стих.

Со стены сколупнёт извёстку сизовато-бурым ногтём
и прочтёт нетрезво, но хлёстко то, что мы за шедевр сочтём.
И засунет в личный гербарий, в паутину засохших строк
суперприз для отвязных парий – МОЙ несбывшийся монолог.

№ 472: Евгений Билибин

ХЛЕБ

Я сказала мужу, что ушла за хлебом
А на самом деле я к тебе ходила
В старомодном платье
В шарфике нелепом
Здравствуй, мой любимый, –
Вот твоя могила.

Над тобою пчёлы бережно роятся
Над тобою хрупок и прозрачен воздух
Я стою с цветами, щурюсь по-дурацки
На меня ты смотришь в перископ-подсолнух.

Вот твоя всезнайка, вот твоя зубрила
Вот твоя зануда и твоя невежда
Села на скамейку, сразу заскулила
Уронила стебель в тёплый след медвежий.

Высоко на ветке сонный филин ухал
Осы облепили косточки черешни
Солнце наливалось комариным брюхом
Знаешь, мой любимый,
Смерть – это нечестно.

И потом, в вагоне, я в окно глядела
Слушала Земфиру, тихо подпевала
В грустном и хорошем потерялось тело –
Крошечный котёнок в складках одеяла.

Мимо проходили люди, и нарочно
Прятался в газету пасмурный кондуктор
В мякоть превращался твёрдый позвоночник
И во рту вязало от хурмы как будто.

Я сказала мужу, что ушла за хлебом
А на самом деле я к тебе ходила
В старомодном платье
В шарфике нелепом
Здравствуй, мой любимый, –
Я твоя могила.

№ 486: Джамиль Нилов

* * *

Мерились мертвецами.
Глупо, пошло, страшно, нужно.
Траурные венки на Wildberries со скидкой 82 %.
Твой мясистый шрам на левой брови
заползает в червоточину глазного яблока.
Эти черные дыры есть в каждом взгляде.
Но в тебе сегодня особенно.
Шрам проваливается в глазок,
падает,
стукается о ребра
как о ксилофон.
Теперь он живёт в твоём животе.
Все это время
ты собираешь шрамы
В себя словно в баночку.
Но это не гусеницы,
из которых вылетят бабочки,
а черви.

№ 502: Андрей Сенов

МЫШИНЫЙ КОРОЛЬ

Деревенелый как Щелкунчик
В сосновом ящике лежишь,
Не можешь двинуть ножек-ручек.
И тут к тебе приходит мышь.

На голове её корона,
Таких голов у мыши три.
Она в гробу твоём как дома
Повсюду шастает внутри.

И лезет, нет, не целоваться,
Пока ты ждешь, холодный весь,
Как все резцов её двенадцать
Хотят лицо тебе отъесть.

И писк ее загробный страшен,
И взгляд её невидим злой.
И что кричишь ты: «Маша, Маша!»
Никто не слышит под землёй.

№ 519: Коля Инятин

БЕЛЯШ

Посреди вселенской стужи,
злых ножей и острых жал
я обнял беляш потуже
и к груди его прижал.

И на узенькой дощечке,
как домишки на юру,
словно тающие свечки
мы дрожали на ветру.

Я давно перед толпою
в положении смешном,
примирившись как с судьбою
с этим масляным пятном:

то объедками питаюсь,
то на встречных хмурю бровь –
я сберечь его пытаюсь
как последнюю любовь.

То от стаи мелких пташек
упасу, прикрыв плечом.
Спи, мой маленький беляшик,
и не думай ни о чём.

№ 537: Тейт Эш


* * *

В этот час обещания робки,
Очертания счастья легки.
Так во чреве картонной коробки
Молодые растут коробки.

Вдоль рассвета колышется сумрак,
Тишине ворожит на уют.
Заповедные залежи сумок
От людей охраняют семью.

Всё привычно. Темнее, теплее.
Не сочится фонарная желчь.
Спички-детки тихонько взрослеют.
И однажды научатся жечь.