№ 002: Сергей Адамский

* * *

…неочевидный и растерянный
изношенный и полинявший
иду
поскольку я не дерево
иду
и не играю в ящик
по льду
вдоль кромки
осторожненько
иду
по кругу неприметному
поэт похожий на художника
неразговорчивый поэтому
недолгосрочный неприкаянный
иду
боясь вконец отчаяться
и город мой
хотя и каменный
теплеет чуть
и чуть
смягчается…

№ 005: Ольга Краузе

* * *

Там, где солнечный желток
багровея падал в море,
на хронометре приборе
наступал вечерний срок.

Щёлкнул таймер подключённый
к автомату полугрёз.
В самый раз трамвай подвёз
банду мальчиков никчёмных,

чтоб гитары расчехлив,
до утра они орали,
чтобы мы с тобой не спали
и соседи не могли

заподозрить нас ни в чём.
Черный кот под двери ляжет.
Напряжения скачок
не заметит в парке стража.

Засияет синим бредом
фонаря чугунный ствол.
И начнётся колдовство
от заката до рассвета.

Покрывала бахрому
свяжем по углам узлами…
Что там будет между нами
не расскажем никому.

№ 011: Наталья Родина

ФРАНКЕШТЕЙНОВНА

О красоте он «нихт ферштейн¹». Дырявил наугад.
Тяп-ляп – и сляпал Франкенштейн мне туловище, гад.
Впихнул и душу. Психанул. Утрамбовал аршин:
– Жуй и глотай! – и в глотку впнул вместилище души.
Я в раскорячку, кое-как, – ни охнуть, ни вздохнуть.
– Не паникуй! – сойдёт и так. Пинок под зад – и в путь!
Отец трудился день и ночь, погряз, как кур во щи².
Я Франкенштейна супердочь, – смотри и трепещи!

С тех пор не то, чтобы ходить, – ползком я и крючком.
Мне сучковатая итить подбила глаз сучком.
Когда напялю сапоги, раздолбанный размер,
Ховайтесь от меня враги: притопала к вам смерть.
Когда припрусь в калашный ряд я с миною свиной,
Убьёт тяжеловесный взгляд со всею мощной мной.
Но, если ты остэр³, хитэр⁴, закройщик шифоньер,
Тебя затащит на пленэр, закажет целый ряд в партер,
В роскошном платье из портьер не баба гренадэр⁵.

Добротно сбита и крепка могучая рука.
Да, я по весу не легка, но не на дурака.
Я предпочту того, кто смел, – до сердца из груди!
Тому, кто мало каши ел, ко мне не подходи.
И брошу вызов всем отцам, упёртым гордецам,
Своей породой дорожу: дозрею токмо и рожу!
Я Франкештейновна, ферштейн?
Мой папа Франкенштейн.
Он ждёт от дочери внучат:
Сучат и чурбачат.

¹ nicht verstehen – твоя моя не понимай, твоя – бежит, моя – стреляй.
² не путать с "кур в ощип".
³ производные от остёр.
⁴ производные от хитёр.
⁵ производные от гренадер.

№ 012: Борис Гринберг

* * *

На склоне лет стоит скелет
Укутанный во плоть.
В одной руке его стилет,
В другой – стило. Напротив,

Внизу и сверху бездны бездн,
Одна другой мрачней,
Темнейший холод в плоть пролез,
И кости коченеют.

А позади него - года,
А позади – пути,
Взывавшие «- Иди!» Куда?
Все неисповедимы.

Он шёл, метался, выбирал,
Меняя путь на путь.
Он свой исконный путь искал,
Что раздерёт все путы,

И шоры на куски порвёт,
Сотрёт вериги в пыль…
Короче, шёл герой вперёд,
Чтоб сказку сделать былью.

Его пытались тормозить,
Он шёл наперекор,
Его старались соблазнить –
Успешнее – но вскоре,

Он снова шёл. И вот он здесь.
Не Рим - итог дорог.
И холод, что сквозь плоть пролез,
Снедает понемногу…

На склоне лет стоит поэт
Закутанный во мрак…
В одной - стило, в другой – стилет.
И сделать шаг желанья нет,
И силы - на полшага…

№ 014: Сергий Нестор

КАРТЁЖНЫЙ УГАР

Игра абстракции занятна:
Вьют вини, черви, бубны, трефы
Ажурные цветные пятна –
Ассоциации рельефы.

По плоскостям витрин фортуны
Бьют взгляды лазерным лучом.
Оживший образный рисунок
Скрывает карты и причём
Исчезли масти, нет значений,
Но по столу ползут… ужи,
Как-будто символы влечений –
Реальности, не миражи!
В миг люди стали бестелесны,
Открылся вход в загробный мир –
Оттуда знаки прегрешений
Летят как кружевной пунктир:
Сердца, разбитые когда-то,
Кресты заброшенных могил,
Конфеты бедным от богатых
И копья тайных, злобных сил.
Тьму проигравших жабы душат,
Ёж понимает и ворчит,
Гниёт под абажуром груша,
В крыс обратился депозит.
Рябь габардиновых рубашек…
Из-за гардин обрубков баб
Истлевших карт мельканье ляшек…
Кричит: «Ва-банк!» азарта раб.
И сам Азарт хмельно хохочет,
Сдавая новый тур игры.
Его заветы – чёт и прочерк –
Евангелие от Хандры.

№ 015: Мария М.

ВИДЕНИЕ ФАВНА И НЕ ТОЛЬКО

Любимая, меня накрыл покой.
Я, подчиняясь слепо воле новой,
Вдруг оказался в роще золотой,
Иду по тропке, солнцем залитой,
Навстречу ветру, ко всему готовый.

Мелькают пятна света сквозь листву,
Весь воздух напоён звенящим хмелем,
А я иду и чувствую - живу,
Сейчас и здесь, взаправду, наяву,
И как стрела в грядущее нацелен.

Сейчас-сейчас, зайду за поворот
И встречу Данте, или льва, иль фавна,
Фантазия работает исправно,
Восторг и трепет, вот сейчас, вот-вот
Случится, воплотится, станет главным…

А между тем тропа меняет курс,
меняют курс и солнечные зайцы
Лев, фавн и Данте в мыслях растворятся,
Мгновение долой, сейчас проснусь.
Любимая, нам надо просыпаться.

№ 023: Наталия Кулигина

* * *

На крошечной грешной планете
Давно посиневшей от слёз,
Гуляют угрюмые дети,
Заблудшие где-то всерьёз.
На крошечной детской площадке
Гостят словно в детском саду,
Мечтают об играх и сладком,
У окон родителей ждут.
Играют в войнушки и прятки,
Взрослеют на перегонки,
На них воспитатель украдкой
Глядит, не скрывая тоски.
Порой причитает устало,
Вздыхает печально о том,
Как вредно детишкам малым
По граблям скакать босиком.
Уж лучше б скакали по лужам,
Прохладным июньским днём,
Не время закаливать души,
Упрямо наивным лбом.
Уж лучше б сбивали коленки,
Гоняясь то взад, то вперёд,
И с каши сдували пенку,
Пока наливают компот.
Не время растрачивать веру,
Песочные замки крушить,
Грызть локти- дурная манера,
Не проще ли честно жить
На крошечной грешной планете,
Давно посиневшей от слёз?
Пока одинокие дети,
Взрослеют упрямо, всерьёз.
Взрослеют напрасно, жестоко,
Без шансов вернуться назад
И сделать прекрасным далёко,
Где кружится детский сад,
Совсем незатейливо, тихо,
По ровной своей оси,
Где вывеска «экстренный выход»
Гласит: «Сохрани и спаси».

№ 056: Виктория Соколовская

* * *

и там, где город вымерила стужа,
и там, где вьюга выбрила дворы,
вчера играли дети, их игры
зима не нарушала до поры,
морщины улиц ветренно утюжа.

спивался дворник с ловкостью факира.
сливалось небо с бледностью реки.
и вдоль аллей лобзали «мотыльки»
бутоны фонарей, и так легки
мне были и печаль, и бренность мира.

сегодня всё не так, но не об этом
молчит строка, застигнута врасплох,
и сбился карандаш, и почерк плох,
и выдохи не множатся на вдох…
и лишь душа светла вчерашним светом.

№ 057: Екатерина Вольховская

* * *

Люблю тебя, невинный мой хомяк,
За бег и прыг в опилках и колёсах,
За то, что ты, хомяк, такой халёсий,
Пришёл и тяпнул палец просто так.
Мой персик волосатый и смешной,
Ты ел своих детей вчера на ужин,
И гадил так легко и ненатужно
В тарелку с мешаниной овощной.
Ты скоро, как Офелия, умрёшь,
В поилке утонув среди капусты.
Но сын твой уцелевший так похож,
И мне не грустно…

№ 087: Полина Кондратенко

* * *

– Неповоротливость не скроется –
я в каждом перегоне нов.
Тону, трусливый метростроевец,
в пучине не своих штанов.
Запутался по самы лямочки
и в плесень между рельсов сел,
способен выдать только: «мамочки!»
и больше ничего совсем
из жизненно необходимого,
хотя был сыскан, избран, зван.
Приду пред очи Бригадировы –
неотработавший болван.
Змеятся и смеются проводы –
коснись – и сразу выходи.
Но проводы рукой не троганы.

– Повремени-ка, погоди,
не ландыш, да, но не наладандыш:
пройдут спинные холодки,
ты распрямишься и наладишь нам
реле, контроллеры, лотки…
и впереди узришь свечение.
Не круглой фары зарево
горит – твоё предназначение.

Тебе воздастся за него.

№ 132: Полина Самсонова

МОЖЕШЬ?

Моя любовь простила ей всё,
О чем я забыть бы рад.
Как утром ее с похмелья трясёт,
Квартиры запойной смрад.

Как шарит в кармане пару монет –
Вся в венах синих рука.
Как стыд свой укутав в дым сигарет:
Просит: «сгоняй до ларька.

Моя любовь привыкла давно
К сюжетам кухонных драм:
Испитые лица, водка, вино,
Пьяные крики «За дам».

Спор, перебранка и с хрипотцой
Грубая злая брань.
Драка, вопли, в крови лицо
Звонко разбитый стакан.

Так много вместила моя любовь
Страшных бессонных ночей,
Что вся ее неизбывная боль
Стала болью моей.

Я даже не стану тебе мешать,
Я даже вырасту сам.
Ты можешь только не умирать,
Можешь побыть со мной, мам?

№ 144: Михаил Вэй

ЭТЮД В СЕРЫХ ТОНАХ

Человек в серой шляпе и в сером плаще
Не позволит, улыбкой, лицу измениться,
Он, конечно, не вечен, как в сказке Кощей
И в могиле, глаза, утеряют глазницы,
Череп за-зубоскалит, ехидно,
…когда,
Мягкой плоти, лишится …и кожи, и рожи,
Перестанет меня и других поджидать,
Притворяясь случайным российским прохожим,
Растворённый в незримости серого дня,
Избегает, теперь, он, любого вниманья,
Ведь допрашивать станет позднее меня,
Выбивая, двумя, кулаками признанья.
Но сегодня ладони – в карманах плаща,
Впрочем, взгляд, леденящий, не умер покуда,
Он не станет мне, жизни, поздней обещать,
«Я – не Бог, – говоря: Сотворить, чтобы, чудо»,
Он, сейчас, только, тень – дознавателя, но
Снимет шляпу и плащ, обнажая ладони,
Дав понять, гражданину, что жизнь – не кино,
В ней, совсем невиновных, частенько, хоронят.
…Наши взгляды не встретились, тоже, пока,
Не в кино и не в сказке,
…глаза же, с глазами,
Всё ж, сойдутся, потом,
…«Не валяй дурака», -
Прошипит человек, но не под… образами:
Под портретом вождя, …Ха: не вечны вожди,
Их хоронят, как всякого смертного, тоже,
...................................................................
Серый – день, серый – плащ и такие: дожди,
Быть, каких, пусть и кажется, даже, не может.
Но они и смывают, не только следы,
Всё проходит и серое утро проходит,
А тревога: предчувствия скорой беды
Остаётся живой в человечьей природе.
И куда, нам, деваться от серых тревог,
Даже, в храмы, спешащим, с надеждой на веру,
Где, на сером кресте, нарисованный Бог,
Окормляет нас взглядом, язвительно-серым.

№ 147: Дмитрий Шварцер

* * *

Я брал печаль в ручную кладь,
Пускай со мной парит.
Сказали: «Братец, не серчай
Печаль – негабарит.

Разгон мы рассчитали, взлет,
Крен, рысканье, тангаж.
Печаль в салоне – не пойдет.
Сдавай её в багаж»

Турбины рвали кислород,
Взрезая гладь небес.
Я ж тихим был наоборот,
Мне снова – «Перевес»

Я встал и вышел из себя:
«Простите, что за вздор!
Уж лучше б дали, не грубя,
Зеленый коридор».

Вмешался вежливый стюард,
Что слыл воздушным асом:
«Бросай печаль, всходи на трап,
Лети хоть бизнес-классом».

До гейтов не дошло иных,
Но слышал аэровокзал,
Как я в словах вполне земных
Стюарду отказал.

Без паспорта остался штамп.
В толпе спешащих тел
Я мог печаль оставить там –
Но я не полетел.

№ 168: Дмитрий Бобылев

* * *

Из Ленинградской электрички
В прохладу выскочить, вдохнуть,
И солнца колкую ресничку
Пытаться и не мочь сморгнуть.

Мы тут из разных нарративов:
Донбасский дым, Уральский чад,
Но осень блюзовым мотивом
Нас заманила в листопад.

Вот Саня отыскал лисичку,
Над козляком склонился Берг.
Вот прогремела электричка,
Сбивая с рельсов первый снег.

Всё сразу: снег, грибы и листья.
Сквозь ветки показался мне
Отец, сжимающий канистру
Брусники (умер по весне

И погребён в горах Урала).
А вот - девчонка рядом с ним,
Что в звонкой роще обнимала,
Ушла в столичные огни.

За каждым деревом - родные,
Сам лес мне кажется родней,
Как вспомню пройденные мили
С людьми под крыльями ветвей.

Я уезжаю вслед за солнцем,
Но часть меня - среди корней,
Где птица плачет и смеётся
Над зябкой Родиной моей.

№ 169: Евгений Дьяконов

* * *

я знал, что свет исходит из
источников, представьте, света,
луна спустилась на карниз,
ведь надо спрятаться от ветра,
а я вдруг выглянул в окно –
почуял словно лунный запах,
а там – небесное пятно
сияющее, тихой сапой
по жестяному козырьку
крадётся к форточке закрытой,
подобному зимнему зверьку,
а может быть – душе убитой,
тогда я распахнул окно
и лунный свет потёк в жилище,
как сладко-терпкое вино,
как диетическая пища,
кругла, как будто – алыча
преобразила мир мой пресный
без проводóв, без ильича,
распространяя свет – небесный.

№ 177: Ольга Солодовникова

* * *

Когда трамваев разговор под сумрачным конвоем
Замолкнет. Скинет под балкон останки папирос
Наш дом, промокший словно пёс. Под звездопадом двое
По одиночке - боком в бок - баюкают вопрос.
Ты как дышать ровнее, чтоб казаться вечно спящим.
Я как молчать, когда кричат за стенкою грехи.
По позвоночнику ползёт ветхозаветный ящер.
Ложатся яблоком в ладонь бессильные стихи
Про тени будущих чужих. В пространстве безголосом
Часы сползают со стены и воют на людей.
В том доме в глубине зрачков моих водились слезы.
Но это всё что помню я. О доме. О тебе.

№ 182: Игорь Гонохов

* * *

Правы мы были, не правы,
мы не нашли ответа.
Лёгкие, полые травы.
Быстро пустеет лето.

Лиственниц жёлтые ливни.
Светлые комнаты будней.
Как мы себя любили
в ближних и в дальних людях!

Всё, что себе простили,
то и другим простилось.
Жизнь получилась стильной,
мудрой не получилась.

Что уж, как вышло, так вышло.
Пусть не ахти, но к месту,
будто поспевшая вишня –
в детстве, тогда, у подъезда.

№ 183: Ирина Захарова

ВЕРЮ БРОДСКОМУ

Я верю Бродскому больше вашего.
И, если сказано тухнуть в комнате,
То лучше скрыться от глаза вражьего,
Читая стены на низкой громкости,

Когда дымятся заводы, фабрики.
Гремят трамваи костями ржавыми,
И сеят доброе змеи в галстуках,
Скрипя душой, как страна суставами.

В соседях вскроется резко набожность,
И местным кошкам отвалят докторской,
Что б хоть на время отпала надобность
В подъезде выть, как шальные отпрыски.

Не лучше ль окна заштопать наглухо,
Как ёж заведомо иглы выставить?
И дворник пьяный, потоп и засуха
Не смогут с комнаты этой вытравить.

Тем часом мир, как и прежде крутится,
Но темп далёк от причуды творческой.
Вот, если кошке бездомной – устрицы,
Кто будет есть кровяную с докторской?

№ 193: Вика Беляева

НАД ПРАВОМ СВОБОДЫ

Мы дикие дети дворов и окраин,
мы перегорали как лампы в подъездах
И тьма становилась потерянным раем.
Потерянным маем, заброшенной бездной.

Капканы в карманах, туманы на спинах.
Нам сила не в заповедях, а в потерях.
Нам честен не честный, а тот, кто не кинул.
Пусть звери как люди, пусть люди как двери.

И в городе самом блатном на планете
мы в спальном районе, пропахшем кострами,
большие, забытые временем дети.
Меняемся шапками, кровью, крестами.

Мы будем с тоской целоваться плечами
в затертом моменте глазниц-объективов
людей дождевых из земли и печали.
Мы будем собой на обрыве красивом.

Оставлены временем в этом отрезке,
огрызке отыгранной, мертвой эпохи.
И будут вагоны бежать по железке,
а мы будем смелыми будто бы боги.

И пусть нас во веки веков не находят
в укромном фрагменте фатальной Вселенной.
Искрит зажигалка над правом свободы
и горем раскуренного по колено.

№ 240: Марина Туманова

СОНЕТ УДАЧИ

Каков был шанс, что несколько камней,
Пронзив неописуемые дали,
Сойдутся в танце бликов и теней,
Закручиваясь плавно по спирали?

И что однажды, встретившись едва
На крае образованного круга,
Два человека, глядя друг на друга,
Найдут однажды нужные слова?

Не зная подходящего числа,
Не веря ни поэтам, ни таблицам,
Мы можем только прочитать по лицам –

Она микроскопически мала,
Простая вероятность появиться.
И счастье, что она у нас – была.

№ 251: Александр Пятков

* * *

До вечера скитаться вдоль реки
и продышаться до рябинового слова.
Смотреть, как в заводях чернеют топляки,
и дышит лес тоской сосновой.

И тянется пространство наугад
под тяжестью осеннего зиянья,
раскрытое в потёмки расстояний,
в грачиный быт и снегириный сад.

В берёзовый последний листопад,
в котором замирает тень предмета,
когда иное время до рассвета,
безветренное, ловит взгляд,

когда последней медленной воды
коснёшься – словно волосы густые
Матфея, Иоанна, лебеды…
И глянешь на раскрытые сады –
пустые…

№ 254: Екатерина Спиридонова

НА ОДНУ СЕКУНДУ

в этом году смерть не то чтобы приходила часто
она фактически у нас поселилась
сама наливала себе чай и брала конфеты из вазочки
по-свойски так, не стесняясь

и люди вокруг меня таяли и сгорали –
как свечи в церкви,
топливо в бензобаке,
мебель в пожаре,
а иные
испарялись, иссохнув
Аральским морем,
оставляя после себя огромные солёные глыбы
и много вопросов.

люди вокруг меня уходили
и я стала присматриваться к тем, кто остался
как после чудовищных санкций
присматриваешься
к русскому камамберу,
краснодарскому вину

люди вокруг меня уходили
и мне показалось
что я к этому тоже как-то причастна
потому что таких совпадений не бывает
и я села писать это стихотворение
чтобы остановить смерть
знаю как это глупо
но что я еще могу

я его написала и прислушалась
тишина
никто не поет панихиду
нигде не рычит катафалк
все мои друзья улыбаются
живыми улыбками, не с фотографий
и я подумала вот же оно
остановилось
закончилось

пусть даже на одну
секунду

№ 278: Элина Чернева

АРОМАТЫ РУК

после танцев руки пахнут мужским одеколоном
после гитары – металлом
после работы руки пахнут мелом
после тебя руки ничем не пахнут
и ничем не отмыть
эту пустоту

№ 285: Лена Оливвла

ЕСЛИ ПРЕДСТАВИТЬ

Дабы зло повстречалось со злом…
Евгений Мякишев

Если представить, что зло повстречалось со злом,
Что бы они, интересно, друг другу сказали?
Я фантазирую: столик в кафе привокзальном,
Водку из термоса пьют, а потом понеслось…

Силой померяться надо: кто злее из них?
Что? Не стучать кулаком по столешнице? Бредни!
Дамочка в шляпке залезла под столик соседний.
Зло, что постарше, ей буркнуло: «Ну, извини…»

Младшему – дамочка по фигу, мало ли дур?:
«Нечего шляться по темени, – сплюнуло на пол
И на куски разорвало нарядную шляпу, –
Живо свалила туда, где тебя не найду!»

Старшее зло хохотнуло: «Ты с бабой – герой.
А мужику здоровенному дал бы по шее?»
Зло помоложе с ухмылкой сказало: «Сумею –
Это полегче, чем снова бороться с добром».

Спорили долго, разбили стаканов штук шесть,
Зеркало (вдребезги), нос представителю власти.
Жалкие пьяницы – зло не великое, к счастью…
Кто от вселенского зла подсчитал бы ущерб?

№ 294: Себастьян Ферейро

СОН

Когда-то жили мы с тобой
В высокой башне.
И я был для тебя герой
И в битвах страшных
Я защищал тебя от вьюг
И от метелей,
Деля с тобою сны, мой друг,
В одной постели.
И в щёлку между плотных штор
Светили звёзды,
И еле слышный разговор
На кухне взрослых
Похож был на журчанье вод
Ручья лесного.
И я, конечно, если б мог
Вернулся снова
Туда, где мальчик крепко спит
С щенком овчарки.
И свет сквозь щёлочку горит
Светло и жарко.
И невозможное для них –
Всего лишь слово.
И во Вселенной нет чужих.
И вот мы снова
Стрелой несёмся снизу вверх
В высокой башне.
И снова громкий лай и смех
В многоэтажке,
Разрушенной сто лет назад
Взрывной волною
И погребенной под землей
И тишиною.

№ 299: Слава Измайлова

90-е

В детстве я пережила насилие,
Все было банально, как у многих в 90-е,
Подошли взрослые парни, спросили:
«Девочка, хочешь с нами?»
Мне стало интересно и немного приятно,
Я тогда очень нуждалась хоть в каком-то внимании.

Возможно, вы помните или просто знаете
мыльную оперу «Санта Барбара»,
Где один из героев, Круз Кастильо, у камина целовался
со своей девушкой Иден,
И я наивно думала, что вот она, любовь – красивая и взаимная.

Один из пацанов сказал:
«Сунь мне руку в карман, чувствуешь?»
Чувства были такие сильные,
Что я блеванула этому уроду на его паленые адидасы,
Он завизжал как обезьяна,
Обозвал пидараской
(я почему-то решила
что это про тех, кто учится в педагогическом),
Потом, догоняя меня, он орал:
«Дура, это был просто Сникерс, кому расскажешь – урою!»

Вечером мама вернулась со стройки,
И я ей с порога:
«Я теперь знаю,
откуда берутся дети –
они покупаются на шоколадки…»
Она сперва рассмеялась,
А потом вдруг заплакала.

Я спросила у мамы недавно: «Когда это было?»
Она ответила: «Зимой, в 91-м»

Это был первый раз,
Когда мой личный пиздец
Наложился на пиздец общественный.

№ 303: Дмитрий Адемин

КУРЬЕР

как ни крути, а нельзя обойтись без пьянки,
тошно от лордов, графьёв и родных бояр
время надрывно запеть что-нибудь из Янки
и на засов запереть изнутри футляр

жаль, но придётся смотреть на проблему шире,
только Ахматова видела свет в «Крестах»
всё изменилось опять в многогранном мире,
перевернулось и не на своих местах

клоуну впору страшиться тюрьмы и срока,
урка дырявит бушлат и воткнёт медаль
факт принесла на хвосте из небес сорока –
в этом году удлинится на день февраль

больше зимы! мы, видимо, все заслужили,
позже на целые сутки весна придёт
с помощью мышц, суставов, костей, сухожилий
мы перешли кое-как високосный брод

к чёрту романтику, вот мудрецы-китайцы
знают отчетливо ценность спокойных лет
взять бы энергию мощных электростанций,
аккумулировать и разгадать секрет,

как осчастливиться, не принимая позу,
не подгойдакивая площадным бичам,
как не бежать трусцой впереди паровоза
и перестать оголтело рубить с плеча

не обитает отгадка на маркетплейсах,
там не находят ответов «эксперт» и «спец»,
дальше продолжат десятки авиарейсов
перемещать пассажиров в один конец

диктор доложит: «сбежали, как тараканы!»
можно поспорить, но трубы уже горят
песня поётся и в дело идут стаканы,
едут закуски по скидке, без переплат

как ни верти, а причин захандрить навалом,
трель домофона прекрасный тому пример
тихо и жарко, как в детстве под одеялом
хочется верить – за дверью стоит курьер

№ 304: Саша Цыла

СЕВЕРНАЯ ОДА

Как прожить на севере без водки…
Без ее граненой глубины,
С вечным ощущением сиротки,
За собой незнающим вины.
Без ее высокого начала
В лютой стуже холода зимой;
Без ее пленительного жала,
Чувства приводящего в запой.

Как прожить на севере не греясь,
Как понять, природы не любя,
Поздней ночи ядерную зрелость,
Наполняя мыслями себя.
Заполняя с малого достатка,
Вольности оставленный уют
Ледяного крова жизни шаткой
К перемене сумеречных вьюг.

Как пророк, оставленный в пустыне,
Разум свой не в силах обмануть,
Жаждущий смятения отныне,
Направляешь свой далекий путь.
Словно рыцарь опустив забрало,
И стакана грея рукоять
Ты способен, где бы то не стало,
В стойкости всю правду отстоять.

Говорить нечаянные речи,
Неудачу с миром хоронить
И живой покой случайной встречи
С незнакомым путником делить.
Чтоб потом от края и до края,
Разметавшись в чувствах, не дыша,
Слушать, как спешит по капиллярам,
Вольной пташкой русская душа…

№ 308: Ксения Август

* * *

Когда пройдёт последняя тоска,
я звук найду такой, что мир качнётся,
и вмиг перевернётся, и начнётся
не заново, но с моря и песка.

Я в звук войду не лёгкою стопой,
ни тяжким сердцем, и ни чьей-то тенью,
а тёмной ночью, страшной и метельной,
катящей смерть по гулкой мостовой.

Я звук сожму в ослепшем кулаке,
промерзшем до хрустящего разлома,
на грани бессловесности и слова,
и в ночь уйду, как в море, налегке,

не чувствуя ни тела, ни тепла,
лишь этот звук, трепещущий под нёбом:
горячий, неохватный, неподъёмный,
из битого небесного стекла,

из пустоты, встающей меж людьми,
всеслышащей воды иссиня-чёрной,
лишь этот звук, нежданно приручённый
не мной, но мною ставший в этот миг.

№ 311: Ольга Ворсина

КОТ И МЫШИ

Ну откуда, ну откуда
Прибежали мыши в дом?!
Не нужно нам это чудо,
Жить нам хочется втроём.

Мама очень их боится,
Папе тоже не нужны.
Знать, котом обзаводиться
Из-за мышек мы должны.

Мы кота назвали Прошей.
Был он, видимо, ничей.
Мы решили - он хороший,
Переловит всех мышей.

Накормили, обогрели,
Положили на кровать,
Проша дремлет на постели
И не думает вставать.

Мышка бегает по полу,
Я кричу «Лови скорей!»
Проша, сытый и весёлый,
Начихал на всех мышей.

Маму это огорчает,
«Может, просто не привык?»
Папа Прошу поучает
«Ты ж охотник, ты мужик!»

Только я, конечно, рада,
Надо маме объяснить:
У меня и котик рядом,
И мышата будут жить!

№ 312: Евгений Прудченко

ЭМПИРЕЙСКИЙ ТУМАН

Нашинкованный лед. Венценосная цепь облаков.
Бесконечная горечь утраты чего-то большого.
Фонари оживают к пяти пополудни, таков
их режим созерцания улиц. На полубольного

беспризорного льва, что от каменной стаи отстал,
нападает седой гладиатор в украденной тоге.
Ничего не случится. Пора разводиться мостам,
и реке принимать с заплутавших прохожих налоги.

Как легко растворяется время!.. пространство в воде
восторгается собственным прошлым – болотным ампиром,
вечной битвой титанов, мечтой о свободном труде…
и еще чем-то важным. По конспиративным квартирам

притаились атланты, и некому стало держать
отсыревшее небо на крепких гранитных закорках.
Небеса снизошли – смертным нечего боле желать –
воплощенная блажь. На сиротских державных задворках

эмпирейский озноб. Вертикально-учтивый напор,
шпили, трубы, деревья, столбы... высоты оконечность.
Раболепство и страх о бессмертии ткут разговор.
Фонари обзаводятся желтыми нимбами. В вечность

по усопшей воде отбывают герои эпох,
позабытых боев. Появляются тайные знаки…
Петропавловский шпиль как последний осмысленный вздох,
в тине ватного дна одиноко сопит Исаакий…

безразличные сфинксы, раскосый китайский шпион
завербованный сыском, и глыбы со взглядом бездонным.
Здесь французский покрой да помпезный авзонский фасон,
и колонны... колонны-колонны-колонны.

Все заковано в цепи: короны, хоромы, Кресты.
Жирандоли, каналы. Казармы у Марсова поля.
Все покорно цепям. Якоря, каторжане, мосты.
Эталон единенья. Античная форма контроля

подопечных времен. Утоленная жажда идей
кумачового века. От прошлого спрятаться негде.
Ничего не случится... Фантомная память дождей
облаками на Невском висит. На Заневском проспекте

распрощаются лев с гладиатором, Невка с Невой,
иноземных божков восвояси отпустит охранка.
Как реликтовый сон, перепачкав второй мезозой,
в бриллиантовой мгле исчезает хрустальная арка.

№ 345: Александр Гущин

ВТОРОЕ ПИСЬМО В ДЕРЕВНЮ
ЗАПОЙНОМУ ДРУГУ, НЕНАДОЛГО БРОСИВШЕМУ ПИТЬ

Здравствуй, Женя!
С пьянством распростившись,
Починив разбитую кровать,
Можно, с этой жизнью примирившись,
Много детских книжек прочитать.

Уровень тебе доступен будет,
Содержанье – радостным вдвойне:
Из того, что с детства знали люди,
Ты читал лишь буквы на стене.

Вот послушай! Жил такой Страшила.
Как и ты, он мыслил без мозгов.
Как тебя судьба его лишила
чучельных залатанных штанов.

Но Страшила жил и не сдавался!
Элли, то есть Лену, повстречал,
С Элли, то есть с Леной, тусовался,
О мозгах так искренне мечтал!

Он страдал, сражался, побирался,
Был избит, сидел в сырой тюрьме,
С человеком мудрым повстречался –
Зазвенели мысли в голове!

Это так! Страшила стал правитель,
Сказочный могучий президент,
У него был мощный покровитель –
Дровосек железный, то есть, мент.

Ты ведь тоже можешь, мил дружище,
В этой жизни президентом стать,
Чтобы из излишков вкусной пищи
Жен кормить и детям оставлять!

Ну пока! Нет сил писать мне доле –
Ждет меня рулетка в казино.
Детских книжек прочитай поболе,
Позабыв про карты и вино!

№ 357: Елена Тютина

* * *

Не нам светила первая звезда.
Но что с того? Когда нас было двое,
мы шли по тёмным улицам туда,
где озеро дышало, как живое.
Не слышно было чьих-то голосов
вдоль берега от края и до края,
как будто звук закрыли на засов,
за стенами рыбацкого сарая.
Среди лещин, кизила и ольхи,
коряжин, походивших на пигмеев,
где тучи неподвижны и глухи,
где тени вырастают, каменея,
был тоже свет – горячий, молодой,
такой, что тьма, как лампочка, горела,
где мы, взлетев над дышащей водой,
в друг друга прорастали то и дело.

№ 365: Даниил Да

БАЛЛАДА О ПЕРВОЙ АПТЕКЕ

В переходе под Лубянкой ходит парень с обезьянкой, носит на плече.
А кругом шуршат старухи, раздаются оплеухи и темно вообще.

Там в морщинистых десницах возгораются зарницы в чудо-пузырьках.
Называет цену бабка, заворачиваясь в тряпки, словно падишах.

Друг меня привёл весёлый в час уныния тяжёлый в этот лабиринт.
«К той иди», – кивнул куда-то. И шагнул я словно в вату, юный Гиацинт.

Бабки смотрят, не моргая, как их зелья выбирают, будто воробьи.
Два луча из глаз у каждой проверяют силу жажды у тебя в крови.

Красный фосфор нынче дорог, но на ужин будет творог, ситный каравай.
Вот в рукав вцепилась бабка, изо рта пахнуло сладко: – Внучек, выбирай.

Ходят драные десятки из ладошки – за подкладку. Отдохнёшь и ты,
Лишь флакон заветный спрячешь и в метро козлом поскачешь, щупая порты.

– Двухкубовые, ребята! – шепоток летит треклятый. – Верно! Позабыл.
По ступеням, спотыкаясь, вновь к торговкам возвращаюсь в первозданный ил.

Бабка, бабка, я твой внучек, вместо рожи – закорючек малое число.
Ты меня волнуешь, бабка! Вот схвачу тебя в охапку и сдавлю зело!

Хлопнут едкие растворы сквозь раскрывшиеся поры. Закричит толпа.
Воздух вытеснив со свистом, в вечер выпорхнет искристый чья-то голова.

Ты в лучащемся потоке еле-еле сводишь ноги как оживший сыр.
У тебя на шее бабка, у тебя под носом тряпка, где твой Мойдодыр?

Что тебе продала старость? Только смертную усталость, пузырёк соплей.
Золотом горят витрины, мчатся чёрные машины молнии быстрей.

Так промчится юность наша. миг – и ты уже папаша, снова миг – и дед!
Ничему не учит время, превратишься ты со всеми прочими в паштет.

И когда запляшут гномы у подъезда возле дома, снова вспомнишь, ах!
Как сиял багровой сливой маслянистый и слезливый пузырёк в руках.

№ 377: Incinerator

P.S.

Падают на пол остатки чего-то незрелого.
Память уже погружается в вечную тьму.
Ваша любимая жизнь вас же будет отстреливать
По одному.

Не начинается утро – в деревне ли, в городе ль.
Деревом древним засохло, застыло оно.
Крейсер остыл, и плывёт недопитая молодость
Прямо на дно.

Крест перечёркнут, нули безнадёжно зависимы,
А напоследок любой – сам с собой тет-а-тет.
В хипстерских чатах средь прочего хайпа написано:
Умер поэт.

№ 405: Александр Шуралёв

БИБЛИОНОЧЬ

Когда закрываются на ночь двери
библиотечных книгохранилищ,
то наступает пора для зрелищ,
шабаша и мистических игрищ.
В библиотеку приходят фрики
и громко кричат, как будто глухие,
и долго над книгами эти крики
стоят как облако атомной пыли
Также приходят в библиотеку
устроить ночлежку под стеллажами
тени, не свойственные человеку,
ползая и шурша ужами.
Именно здесь собаки зарыты,
сбежавшие с поля у Поля Гогена,
и от разбитого вдрызг корыта –
шаг до разрушенного Карфагена.
Здесь в час пик и Гоголь, и Кафка
вместе с Данте едут в плацкарте,
а когда начинается давка, –
дама пик выпадает на карте.
Здесь океан страстей, вздыбясь валом,
мир обращает в неистовство танца,
и, юность вспомнив, «средь шумного бала»
кружатся Время и Пространство.
Из огнемётов палят пожарные,
только их пламенность бесполезна:
хоть потолки и стены прожарены, –
рукописи не горят, как известно…
Библиотека – место экстрима,
но, переплёты влача как вериги,
всё это терпят невозмутимо
с полок видавшие виды книги.
Утро смывает ночные тени
светом солнечной благодати.
К звёздам наметив путь из терний,
в библиотеку входит Читатель…

№ 417: Нина Савушкина

РЕВНОСТЬ

Вновь рассыпался, как папирус, ожидаемый мною сон,
стал чужим стихом, ибо вырос, словно вирус, перенесён
в мозг угрюмого маргинала, утрамбованный в ходе драк,
чьи извилины не сминала мысль – зачем получилось так,

что пока питала сиренью я свой нюх, упражняла слух,
чтоб горячий ком вдохновенья, как варенье, в душе разбух,
и пока в лабиринтах парков я ловила тени аллей,
он, несвежий воздух отхаркав, на минуту сделавшись злей,

пробуждался в своей убогой койке, либо вовсе вовне.
Губы, словно пара хот-догов, пузырились слюной во сне,
начиная текстом давиться… Вдруг над ухом стрельнул мотив,
в стихотворца или в провидца груду плоти переродив.

Он теперь в небеса, как в лифте, на нездешнюю высоту
будет ездить, определив те вспышки света, вернее, ту,
что сверкает, ломая грани всех углов, что он посетил,
что не раз порою в стакане он высматривал сквозь этил

и терял, утыкаясь в доски расходившегося стола,
отрезвляясь запахом плоской жизни, что его создала…
Но однажды среди развалин снов бессмысленных и пустых
в дом чужой забредёт, нахален, и найдёт потаённый стих.

Со стены сколупнёт извёстку сизовато-бурым ногтём
и прочтёт нетрезво, но хлёстко то, что мы за шедевр сочтём.
И засунет в личный гербарий, в паутину засохших строк
суперприз для отвязных парий – МОЙ несбывшийся монолог.

№ 427: Александрина Прокофьева

КАЗИНО

Нескончаемый поток дам и королей.
С каждой новой картою на душе темней.
Льются вина кружками и коньяк рекой,
С пивом и подружками дарят мне покой.

Из колонок музыка долбит новый хит.
Девушка на столике каблуком стучит.
Карта мягко падает к нам шальным лицом.
Я для друга старого стану вдруг лжецом.

Фишки сыплю горками, лью вино в живот…
В кабаке удушливо потом, грязью прёт.
Мерзкий, лживый, приторный у девиц парфюм.
Проигрался дочиста старый толстосум.

Месяц кверху рожками сквозь окно блестит,
Словно дьявол призрачный нам суёт кредит.
Жизнь ключом бьёт сказочным нынче, но, увы,
Для судьбы-капризницы игроки мертвы.

№ 429: Роман Башкардин

* * *

Побудь, пожалуйста, со мной, услышь, как морем бьется сердце,
как ангел тёплою рукой приносит солнце,
чтоб согреться.

Как одинокий и без крыл, февраль, потребует ночлега,
как время капелькой чернил
нарушит белый саван снега.

Побудь, побудь ещё со мной, почувствуй запах горной мяты,
послушай, как зовёт прибой,
что облачён в цвета заката.

На самом краешке земли, где море без конца и края,
где ищут ветер корабли,
грот-мачтой звёзды задевая –

где только счастье впереди, мы строим дом, где пахнет хлебом –

Там я прижму тебя к груди,
как будто обнимаю небо.

№ 469: Стихидна

* * *

У калитки истоптан ревень.
Батя снова мусолит ремень,
Я готовлюсь искать пятый угол.
Из кармана торчит коробок,
В нем вмещается бронзовый бог –
Он сегодня заменит мне друга.

Я по крышке веду, и рука
Будто чувствует близость жука.
Он в ответ копошится легонько.
Мир сужается вмиг до ушка́,
Выбираю момент для прыжка
Начинается новая гонка.

Луч закатного солнца потух,
Я хватаю ломо́ть и рептух*,
За околицу шмыгаю робко.
Небо – синий колодец, хоть пей.
На штанах – благородный репей,
Смысл жизни – в картонной коробке…

*Рептух – плетеная сетка для сена, авоська.

№ 472: Евгений Билибин

ХЛЕБ

Я сказала мужу, что ушла за хлебом
А на самом деле я к тебе ходила
В старомодном платье
В шарфике нелепом
Здравствуй, мой любимый, –
Вот твоя могила.

Над тобою пчёлы бережно роятся
Над тобою хрупок и прозрачен воздух
Я стою с цветами, щурюсь по-дурацки
На меня ты смотришь в перископ-подсолнух.

Вот твоя всезнайка, вот твоя зубрила
Вот твоя зануда и твоя невежда
Села на скамейку, сразу заскулила
Уронила стебель в тёплый след медвежий.

Высоко на ветке сонный филин ухал
Осы облепили косточки черешни
Солнце наливалось комариным брюхом
Знаешь, мой любимый,
Смерть – это нечестно.

И потом, в вагоне, я в окно глядела
Слушала Земфиру, тихо подпевала
В грустном и хорошем потерялось тело –
Крошечный котёнок в складках одеяла.

Мимо проходили люди, и нарочно
Прятался в газету пасмурный кондуктор
В мякоть превращался твёрдый позвоночник
И во рту вязало от хурмы как будто.

Я сказала мужу, что ушла за хлебом
А на самом деле я к тебе ходила
В старомодном платье
В шарфике нелепом
Здравствуй, мой любимый, –
Я твоя могила.

№ 481: Дарья Иванова

ЛЕНИНГРАД
На Васильевский остров я приду умирать…
И. Бродский

Это время прощаться, прощать, заметать следы,
Вспоминать с благодарностью и не считать потерь.
Я к тебе возвращалась из каждой своей беды
Заговаривать боль и тоску. Но теперь… Теперь
Не зови. Ты же знаешь, что эта любовь не в счёт.
Я сильнее любви и сумею с ней совладать.
Пусть по венам моим тихо горечь твоя течёт –
Сердце примет её точно высшую благодать.
Но когда эпилог ты допишешь в моей судьбе,
Поцелуем на лбу ставя смерти моей печать,
Обрати меня в камень – я стану служить тебе.
Обрати меня в камень – мне будет о чём молчать.

№ 485: Ника Батхен

* * *

Я иду по Невскому, лужи разметая,
И походка дерзкая, и любовь святая,
И в айфоне пикает увертюра Глинки,
И листочек фиговый поперек ширинки.
Щелкают парадные ржавыми дверями,
Девочки нарядные бродят пустырями.
Распивают водочку гопники с бомжами,
На колонне лодочку чайки удержали.
Солнце оцарапала золотая спица.
На мои каракули капнула синица.
Где ты, коктебелочка, шкурка абиссинья?
Небо цвета мелочи, а бывало – синее.
Аничковы лошади прыгнули до Кати.
На Дворцовой площади никому не катит.
Я карету выберу, сяду словно Гришка,
Прошвырнусь по Питеру, накропаю книжку,
Стану пепел, стану дым, стану ветер с юга,
И уеду в горний Крым ангелов баюкать…

№ 486: Джамиль Нилов

* * *

Мерились мертвецами.
Глупо, пошло, страшно, нужно.
Траурные венки на Wildberries со скидкой 82 %.
Твой мясистый шрам на левой брови
заползает в червоточину глазного яблока.
Эти черные дыры есть в каждом взгляде.
Но в тебе сегодня особенно.
Шрам проваливается в глазок,
падает,
стукается о ребра
как о ксилофон.
Теперь он живёт в твоём животе.
Все это время
ты собираешь шрамы
В себя словно в баночку.
Но это не гусеницы,
из которых вылетят бабочки,
а черви.

№ 502: Андрей Сенов

МЫШИНЫЙ КОРОЛЬ

Деревенелый как Щелкунчик
В сосновом ящике лежишь,
Не можешь двинуть ножек-ручек.
И тут к тебе приходит мышь.

На голове её корона,
Таких голов у мыши три.
Она в гробу твоём как дома
Повсюду шастает внутри.

И лезет, нет, не целоваться,
Пока ты ждешь, холодный весь,
Как все резцов её двенадцать
Хотят лицо тебе отъесть.

И писк ее загробный страшен,
И взгляд её невидим злой.
И что кричишь ты: «Маша, Маша!»
Никто не слышит под землёй.

№ 519: Коля Инятин

БЕЛЯШ

Посреди вселенской стужи,
злых ножей и острых жал
я обнял беляш потуже
и к груди его прижал.

И на узенькой дощечке,
как домишки на юру,
словно тающие свечки
мы дрожали на ветру.

Я давно перед толпою
в положении смешном,
примирившись как с судьбою
с этим масляным пятном:

то объедками питаюсь,
то на встречных хмурю бровь –
я сберечь его пытаюсь
как последнюю любовь.

То от стаи мелких пташек
упасу, прикрыв плечом.
Спи, мой маленький беляшик,
и не думай ни о чём.

№ 520: Виктор Лукьянов

ПАМЯТЬ

В маленькой тихой комнате
кто-то включает свет –
и выступают из сонма те
тени, которых нет.

Лампа накала скалится,
Кланяется луне.
Всё, что снаружи мается,
вспыхнет в этом огне.
Кто шелестит за стеклами,
что залегло в углах?
Леди с чертами стёртыми
и джентльменов прах.
Гости ночные, странные,
что вам за солнце здесь?
Поле блеет туманами,
Мхами ухает лес.

Пятнышко света робкое:
что там внутри – не зги.
Окололунными тропками
путник стёр сапоги.
Ливнями льются улицы,
лед в обшлагах плаща.
Кто там за шторой щурится,
блудную тень ища?
Чем хозяева дразните
ночи слепой гонца?
Тлеют в окошке праздники,
праздники без конца.

Тьма за квадратной рамкой
комкает силуэт,
комнату скрыв в изнанке –
и выключает свет.

№ 531: Елена Шумара

* * *

Я был сброшен в любовь, как с моста в полынью.
Евгений Мякишев

Тесно в кубике кухни, под конусом жёлтого света,
где в дыму, над плотвой безголовой, соседки бубнят,
где зеркальна и слёзна – поскольку бесстыдно раздета, –
крутобёдрого лука фигура волнует меня.

Вознесенский проспект за стеклом неумытым грохочет,
то ли трубы прорвало, а то ли асфальты кладут.
Я жую волосинки укропа и требую: отче,
не покинь меня в этом прогорклом плотвичном аду.

Полотенцем спелёнаты банки багрового лечо,
батарея по-зимнему шпарит, змеино шипит.
У окна ни курить, ни в живых оставаться не легче,
чем вблизи раскалённых чужими обедами плит.

Вот и пушечный выстрел от дня оторвал половину.
Я в обрывках дневных, несомненно, сгорел бы дотла,
но внизу по проспекту, юна и как будто невинна,
белотелая дева шагает в чём мать родила.

И дома открывают глаза, их высокие своды –
словно спины счастливых котов. Перегуд на Неве.
Поднимаются над парапетами тёмные воды,
растекаясь по свежей обшивке асфальтовых вен.

Я ревную её, безодёжную, к смуглым рабочим,
колокольному звону и ветру, несущему грипп,
и к тебе до озноба ревную, неслышащий отче,
угасая в горячем краю обезглавленных рыб.

Запускаю ей вслед с трёхэтажного берега невод,
набиваются в сети крикливые птицы-скворцы.
Я у кухни в плену. Но я вижу, как белая дева
мой объезженный город, нагая, ведёт под уздцы.

№ 537: Тейт Эш


* * *

В этот час обещания робки,
Очертания счастья легки.
Так во чреве картонной коробки
Молодые растут коробки.

Вдоль рассвета колышется сумрак,
Тишине ворожит на уют.
Заповедные залежи сумок
От людей охраняют семью.

Всё привычно. Темнее, теплее.
Не сочится фонарная желчь.
Спички-детки тихонько взрослеют.
И однажды научатся жечь.